В 2015 году наш народ отмечает великую дату — 70-летие Победы в Великой Отечественной войне. 9 мая был и остается для нас праздником «со слезами на глазах»: это и слезы радости от величия торжества над жестоким врагом, и слезы скорби о миллионах наших соотечественников, погибших за четыре года самой кровавой войны.
Более 30 тысяч жителей Каменска-Уральского и окрестных деревень ушли на фронт. Не вернулись 10 тысяч. Несколько десятков тысяч каменцев умерли от голода, холода, непосильной работы и болезней в тылу…
Нынешний юбилейный день Победы в Каменске-Уральском встречают 270 фронтовиков и 3500 тружеников тыла. С каждым годом участников событий военного времени становится все меньше… И многие в силу возраста и состояния здоровья уже не могут рассказать о битвах на фронте и работе у заводского станка.
Узнать, что пережили люди в военные годы, помогают воспоминания. Записанные самими ветеранами, их детьми и внуками, журналистами и историками. Более 500 писем-воспоминаний каменских ветеранов собрала член Союза писателей России, член Союза журналистов России, лауреат литературных и журналистских премий, лауреат городской премии «Браво» Нина Ивановна Буйносова. Эти воспоминания вошли в книгу «Война была у каждого своя», изданную к 70-летию Победы.
Воспоминания не только рассказывают о событиях, но и передают дух того времени, эмоции и переживания. А некоторые ветераны вспоминают о том, как выдержать все испытания им помогала вера в Бога.
Сайт Каменской епархии начинает публикацию воспоминаний о военном времени, а также рассказов о ветеранах Великой Отечественной войны.Дегтярев Николай Николаевич, связист:
Как будто за каждою русской околицей,Крестом своих рук ограждая живых,Всем миром сойдясь, наши прадеды молятсяЗа в Бога не верящих внуков своих.К. Симонов
КРЕСТИК БАБУШКИ НАТАЛЬИ
Повестку из военкомата мне принесли весной, накануне Пасхи. Мать и бабушка сразу заплакали, а отец, брат и сестры приуныли. Первой перестала причитать бабушка: «Что реветь-то! Собирать парня надо! Ты, внучок, завтра пойдешь с работы увольняться, а нам пора к проводинам готовиться. Только я тебя, Коленька, вот о чем попрошу: возьми, внучок, с собой мой крестик!»
Она дрожащими руками сняла с шеи свой нательный крест и протянула мне. Я, конечно, заупирался: в те годы нам уже успели забить головы антирелигиозной пропагандой, и я, как многие ребята, тоже считал, что «религия – это опиум для народа». Но бабушка настойчиво гнула свое: «Бери, бери! Крестик тебя спасет на войне. Я его 79 лет проносила, а мне нынче уж 93 годочка. Как надела, так и не снимала с груди. Вот Бог и дал мне и силы, и здоровья. Сам знаешь, до сих пор на трубный поселок – в мои-то годы! – пешком хожу… И разум до сих пор сохранился. Бери!»
Она чуть не силком всунула мне в ладонь крестик. «С этим крестом, Коленька, целая история была…» И бабушка рассказала, как появился этот крестик в ее жизни. Оказывается, она нашла его в пасхальные дни возле стен бывшего женского монастыря, когда он еще монастырем был.
«В те годы на службу вся Калуха и Бараба (поселения на берегу Каменки по обе стороны от дороги из старого Каменска в Соцгород трубников. – Н.Б.) ходили в монастырь. Вот и мы с подружками (я тогда еще молоденькой была) тоже собрались к пасхальной обедне. Храм был вместительный, с тремя железными воротами. Внутри красиво расписан. Иконостас богатый – в серебре да позолоте.
Мы пришли маленько пораньше и решили с подружками вокруг белых стен погулять, на свой Каменск с горы полюбоваться. А сверху, правда, такая красота открывалась! И плотина, и пруд, и завод, и дома – как на ладошке. И две церкви – нижняя и верхняя – будто рядом стоят, куполами золотятся. Колокола звонят…
Я сначала тоже любовалась всем этим, а потом опустила голову и принялась разглядывать красивые цветные камушки под ногами. Гляжу, а между ними, вроде, что-то сверкнуло. Наклонилась пониже – а там крестик.
— Ой, гли-ко, деушки, чо я нашла!
— Кто-то, видать, потерял, — сказала моя соседка Катя.
Ольга поглядела на меня и говорит:
— Ты, Наталья, нашла – тебе и носить.
А я говорю:
— Нет, сперва монашек спрошу: может, кто из них потерял.
…А колокола уж вовсю народ на службу зовут. Сначала зазвонили на колокольне Свято-Троицкого собора. Потом откликнулись колокола Покровской церкви, а тут и в нашем монастыре зазвонили – и мы побежали к монастырским воротам.
Ты бы слышал, внучок, как тогда колокола звонили! Я, наверное, помирать стану – так вспомню. А как в тот день монахини пели! От восторга волосы на голове шевелились!
Кто этот крестик потерял, я тогда так и не нашла. Так он со мной и остался. Всю жизнь меня хранил. Пусть теперь тебя хранит!»
…На фронте я попал в связисты. В конце мая 1943 года я только что исправил очередной порыв на линии и бежал на наблюдательный пункт. Это было незадолго до сражений на Орловско-Курской дуге. Немцы, видать, прощупывали нашу оборону. То танки против нас пустят, то артиллерию, то авиацию. В тот день танки за нас взялись. И вот бегу я, а на танки сверху наши штурмовики пикируют. Один только начал выходить из пике, как столкнулся с нашим же снарядом. Слышу я, что надо мной рвануло. Голову поднял – а сверху, прямо на меня летят части искореженного самолета, и два летчика падают.
А рядом, на счастье, — глубокий окоп. И только я успел в него шлепнуться, как рядом, где я только что был, врезался в землю мотор от самолета.
…К вечеру, когда бой затих, на наш наблюдательный пункт пробрался солдат. Он принес разведчикам и связистам два термоса с едой и письма. Я получил два письма из дома, и оба – печальные. Одно мне переслали от отца из блокадного Ленинграда, где отец замирал от голода, а в другом мама писала, что умерли моя старшая сестра и бабушка Наталья.
Я заплакал. Мои всхлипывания, видать, услышал капитан, наблюдавший за противником в стереотрубу. Спустился ко мне с земляного приступочка. Спросил, показывая на письмо: «Почитать можно?»
Я подал ему письмо, и пока он читал, вытащил из кармана бабушкин крестик, завернутый в маленький платочек. Развернул его и тихонько говорю:
«Господи! Помоги моей маме, брату и младшей сестре!»
Тут капитан поворачивается ко мне и говорит:
— Да, невеселое письмо, солдат. Но ты уж держись! А это у тебя что?
Я не успел спрятать крестик, и он увидел его. Пришлось рассказать, как бабушка отдала мне его перед отправкой на фронт.
— Вот оно что! – Протянул капитан. – Теперь все понятно: твоя бабушка, отдав тебе этот крестик, лишилась того, за что держалась, чем жила. Вот ниточка-то и порвалась… А что же ты его не носишь?
— Да увидят ребята, засмеют. Я же только в апреле в комсомол вступил…
— А я, хоть и коммунист, а крестик все равно ношу, — сказал капитан и расстегнув ворот гимнастерки, показал мне свой крестик.
Я осмелел и рассказал капитану про сегодняшний случай: как мотор самолета рядом со мной упал.
— Да, с этим самолетом и, правда, небывалый случай вышел, — откликнулся он. — Я уж третью войну ломаю, а про такое, чтобы самолет на свой же снаряд наткнулся, не слыхал. А мотором тебя свободно могло прихлопнуть. Я видел его. Наполовину в землю воткнулся… А, между прочим, сегодня – Пасха. Так что, может, и не случайно так все вышло. И, может, не зря твоя бабушка тебе свой крест отдала. Ну, ладно, ты не отчаивайся из-за этих писем… А я пойду посмотрю, что там у немцев творится.
— Какой славный у нас капитан, — подумал я.
До конца войны было еще далеко, и мне еще далеко было шагать по ее дорогам. Но где бы я ни был, где бы ни воевал, с тех пор уже вполне сознательно не расставался с бабушкиным крестиком.
ДОЛОГ ДЕНЬ НА ВОЙНЕ
И не только в тот день спасал меня тот крестик. Один день такой тяжкий случился, что не приведи Господь. Я ведь связистом был. То — в воздушно-десантной бригаде, то — в стрелковом полку, то – в артиллерии. Исправляя повреждения на линии, я и мои напарники попадали и под артналеты, и под бомбежку. В открытом поле наш брат погибал и от снарядов и от разрывных трассирующих пуль немецких крупнокалиберных пулеметов. В общем, пережито было за войну всякого. Сейчас жизнь, считай, прожита, но, видно, уж до самого конца моего будет мне помниться – будто все это случилось только что – один страшный день на переправе через реку Ловать в марте 1943 года.
…Я устранил очередной порыв на линии, который нашел на склоне у реки, и шагал по бревенчатой переправе к противоположному берегу. Дул резкий, жгучий мартовский ветер, и немудрено, что я спешил. Но что это? Шутки ради или для костра, дымившегося на берегу, кто-то выдернул из переплетений тросов несколько бревен.
Перемахнуть через открытое пространство, вроде, можно было, и я решил рискнуть. Но подошвы сапог, коснувшись обледенелого бревна, соскользнули с него, и я камнем пошел ко дну. Дно было уже под ногами, когда в воде разорвался снаряд. Вода сжала тело, больно давнула в уши и, видно, от этой боли я очухался и рванулся вверх. Но там, наверху, меня ждали… бревна настила. Я стукался о них головой. Воздуха не хватало. Открыл глаза — и чуть впереди увидел мутно-голубоватый свет. Рванулся на этот свет, всплыл, ухватился за трос: это было то самое место, где я соскользнул с настила. С наслаждением глотал холодный воздух. Потом сумел как-то извернуться и зацепился за трос ногами. А когда из последних сил оседлал его, даже заплакал от радости.
Но радоваться еще было рано. Я пытался выбраться на скользкий ледяной настил, но намокшее обмундирование, обмерзший ремень автомата, противогаз и телефонный аппарат соскальзывали с настила и тянули меня вниз. Волосы на голове застыли, а я все рвался грудью на настил. Приподнимаясь, видел разгоревшийся от ветра костер на берегу. В голове мелькало: «Держись, Никола! Выберемся — у костра обсушиться можно будет».Но тут над головой зазудел немецкий бомбардировщик: ве-з-зу, ве-з-зу… Свист летящей бомбы заставил меня сильней вцепиться в настил, и тут же ударила высокая волна и перекатилась через меня. Но я удержался. Слава Богу, что второй разрыв пришелся по берегу.
Еле-еле выбрался и на четвереньках пополз к берегу. Шапку я, конечно, потерял, но костер меня спас. Немного согрелся и пошел дальше. Но когда поднялся по пологому берегу, увидел, что весь передний край освещен ракетами. Орудийная стрельба, вспышки разрывов, огненные пунктиры трассирующих пуль. Впереди шел бой, и надо было идти туда.
Я успел сделать только два или три шага, как полетел куда-то вниз, пробил головой тонкую корочку льда и снова оказался в воде. На этот раз – в глубокой воронке от разорвавшейся бомбы. Я пытался выбраться из проклятой ямы, но окоченевшим пальцам было даже уцепиться не за что, и я снова и снова скользил по обледеневшему скату вниз, в холодную воду. Так бы я, наверное, и остался в ледяной воронке, если бы не вспомнил про финку. Только с ее помощью и выбрался.
Выбраться-то выбрался, но сил больше не было, и я лег прямо на землю, подложив под голову противогазную сумку и намотав на руку ремень от автомата. Лег и… уснул. Не знаю, сколько спал. Только вдруг, будто чей-то голос услышал: «Вставай! Замерзнешь!» Вставать не хотелось, но я послушался, попытался приподняться и… не смог: что-то держало меня. А это намокшая шинель крепко пристыла к обледеневшей земле. «Господи, да сколько же можно мук на одного человека расходовать!» — чуть не плакал я, отдирая шинель от земли. Обледеневшая одежда застыла ледяным коробом, и я еле сломал свой ледяной панцирь.
Потом сначала шел, потом бежал, пока не услышал:
— Стой! Кто идет?
— Свой, — говорю.
— Пароль?
А откуда мне знать его, пароль этот, если уже светает, и начинается новый день, а я ушел с НП вчера.
Два солдата держали меня под прицелом, когда я увидел возле полевой кухни нашего старшину Латаева: он, видать, приехал получать продукты.
Оказалось, пока я бился в мартовской ночи один на один со своей судьбой, тылы нашей бригады подтянулись к переднему краю. Старшина узнал меня, и вскоре я уже докладывал лейтенанту о своих приключениях. Ждал взыскания, но лейтенант сказал: «Иди в землянку, поспи часок-другой – и на НП!»
Я уже засыпал на жесткой постели из хвои и сучьев, когда почувствовал под собой холод и сырость: по глинистой стене землянки на меня стекала жидкая грязь.
«Нет уж! Мне на сегодня всякой сырости – больше, чем достаточно!» — решил я и пошел к солдатам, которые копали глубокий ровик на случай обстрела. Я замерз и, чтобы согреться, тоже взялся за лопату. Подошел лейтенант:
— Ты же говорил, что жутко спать хочешь?
— Да в землянке сыро, — говорю, — не спится.
— Ну, тогда нечего тут ошиваться – иди на НП.
И я пошел. Отошел совсем недалеко, когда позади меня раздался взрыв. Когда добежал обратно, жуткая картина предстала перед моими глазами: из пятерых, только что оставленных мной солдат, один лежал целый, но мертвый. Трое были страшно контужены. А останки пятого – земляка-уральца Саши Бабикова из Ревды – мы собирали по частям. Мне «повезло» больше всех: шагах в двенадцати от места взрыва я нашел обезображенную голову Саши.
Оказалось, что солдаты направились к оставленным немецким землянкам и Саша наступил на мину.
Погибших схоронили. Троих контуженных свезли на волокушах в медсанбат. Когда я пришел на НП, выяснилось, что где-то снова порвало кабель, и я отправился искать очередной проклятущий порыв. В 43-м мне было 20 лет.
МАТЕРИНСКАЯ МОЛИТВА
Метель то смеялась, рассыпавшись бесом,То выла, то пела, что свет ей не мил,И не было в мире ни поля, ни леса –Лишь снег, не стихая, на землю валил.
…Чуть держатся ветхие стены избушки,Все выше к окну наметает сугроб,И слышатся тихие стоны старушки,И видятся во поле саван да гроб.
О ком это ветер над крышей рыдает?Кого он в кривых дымоходах зовет?И мать, стосковавшись о детях, страдает,Молитвы читает да псалмы поет.
Слаба уж. Как жить ей, изломанной горем?Коленей не чуя, стоит на полу:Навечно сыночки за синие горыУшли и пропали. Нейдут ко столу.
«Ох, смилуйся, Боже! Тебя умоляю!Пусть бесы не плачут за стенкой моей!Одна я осталась. Ты видишь, страдаю.Хочу хоть во сне повидать сыновей!»
С молитвой уснула в холодной постелиИ ноченькой темной увидела сон:Три сына явились, на лавку присели,Издав незнакомый, болезненный стон.
Ребята сидели спокойно. РодныеКак будто бы ждали к обеду отца.Но сердце о каждом до боли изныло:«Болеют! На детушках нету лица!
Лечить их!» Поутру поздненько проснулась.Но пуст оказался обеденный стол!И мать огляделась. И вдруг покачнулась,И пала с постели на вымытый пол.
Упала, не слыша, что больше не выла,Что стихла лихая ночная пурга;Не видя, как рваное облачко плыло,Как первый ледок очертил берега…
Печальную весточку из дома к домуСоседи, о бедной скорбя, понесли.…Три ангела в белом к святому ПрестолуЕе отстрадавшую душу несли.
P.S. Возможно, что до Высокой Поэзии эти строки и не поднимаются. Но зато они поднимаются до Великой Истории, которую слагают каменцы на страницах нашей книги. Есть своя история и у этого стихотворения, о котором ветеран войны Николай Николаевич Дегтярев сказал: «Я не мог не написать это». Раскопала ее краевед, нештатный корреспондент газеты «Содействие» Татьяна Ивановна Сарабанская. А ей рассказала эту историю сотрудница городского музея Тамара Аркадьевна Федотова. Оказывается, в свое время активист ветеранской организации Николай Николаевич Дегтярев помогал музею собирать материалы об участниках войны. Тогда и узнал он про эту женщину. Екатерина Ивановна Бессонова, от имени которой соседи принесли заявление в военкомат, просила помочь ей с жильем. Сама она уже не могла ни воды принести, ни печку истопить, а надо ведь было еще и дрова заготовлять и что-то в огороде сажать, выращивать да убирать. Свой дом больших хлопот и сил требует. А какие силы у старого, больного человека!
Пенсия – крохотная. Родных — никого. Хорошо еще, что соседи да школьники из шестой школы помогали. То дрова сложат, то картошку выкопают.
«Как она только держалась! – вспоминает Тамара Аркадьевна. — И одной-то такой потери Матери – на всю жизнь, а у нее – три. Сама умирать буду, а та Мать, наверное, перед глазами стоять будет: сухонькая, кроткая, светлая.
Чем она держалась? Да молитвой! Молитвой, которая извечно спасала российских матерей. И эту – тоже. По словам Николая Николаевича, в красном углу ее избенки висели иконы, и всегда горела лампадка. Господь давал матери силы для жизни. И вот жила, потеряв всех троих сыновей: и старшего, и среднего, и младшего. Вот она – Великая История материнской памяти. Три похоронки – на сердце материнском:
Бессонов Александр Павлович, рядовой, погиб. Захоронен в деревне Земки Холмского района, Новгородской области.
Бессонов Михаил Павлович, рядовой. Призван в 1942 году, погиб 17 февраля 1944 г. Захоронен в п. Грызавино, Остроуховского района, Псковской области.
Бессонов Петр Павлович, рядовой, 1912 г.р. Призван в 1941-м. Пропал без вести в декабре 1941 г.»
Вот и не смог ветеран войны не откликнуться на эту Историю. И мы тоже не смогли.
(Из книги Н.И. Буйносовой «Война была у каждого своя»)